Нуждается в пересмотре традиционная однозначно негативная оценка вольного перевода, широко распространенного в XVIII в. Не исключено, что вольный перевод в то время отвечал запросам общественной практики. Возможно, именно он служил тем адаптивным переложением, которое создавало предпосылки для широкого распространения впоследствии собственно перевода.
Рассмотренные нами трудности перевода, обусловленные различиями этнокультурного плана, отнюдь не являются тем единственным, что создает ситуации «непереводимости». Последние нередко оказываются также следствием глубоких различий в «устройствах» языков. В этом плане имеется немало примеров затруднений при переводе, возникающих в тех случаях, когда внутреннее устройство языков (различные отношения сходства и различия его единиц и моделей) начинает играть смысловую роль, становясь как бы элементом содержания.
В качестве одного из них можно привести отрывок из рассказа М. Горького — диалог, происходящий между героем рассказа, ведущим повествование от автора, и другим персонажем — девицей Софьей:
На подоконнике у неё стоял бальзамин в цвету. Однажды она хвастливо спросила:
— Хорош светок?
— Ничего. Только надо говорить «цветок». Она отрицательно качнула головою.
— Нет, это не подходит: цветок — на ситце, а светок, светик — это от Бога, от солнышка. Одно — цвет, другое — свет... Я знаю, как говорить.
Разговор этот играет существенную композиционную роль в рассказе. Он не только один из эпизодов, иллюстрирующих обстановку, в которой жил повествователь, но и эпизод, как бы подводящий промежуточный итог целому ряду аналогичных странных разговоров и событий, ибо после него сразу же следует вывод рассказчика:
...Все труднее становилось с этими как будто бы несложными, а на самом деле странно и жутко запутанными людьми. Действительность превращалась в тяжкий сон и бред, а то, о чем говорили книги, горело всё ярче, красивей и отходило всё дальше, дальше, как зимние звезды.
И вот, несмотря на весомую роль процитированного диалога в структуре повествования, в немецком издании рассказа он опущен. Причина переводческого решения лежит на поверхности: диалог попросту непереводим, ибо тем стержнем, на который «наматывается» беседа, является звуковое сходство русских слов свет и цвет и производность русского слова цветок от слова цвет. В немецком языке нет аналогичного ряда отношений (сравните: Licht, Farbe, Blume).
Теоретически мыслимым выходом для переводчика было заменить предмет разговора таким образом, чтобы создать аналогичную игру слов. Однако сделать это весьма сложно. Кроме того, сразу же возникает вопрос: а не будет ли такая трансформация приемом, выходящим за грани допустимого в переводе?
Ряд протестантских миссионерских изданий, которые сейчас очень распространены в России, чаще всего являются переводом с английского на русский. В них, как это принято, понятие «грех» ассоциируется со змеей. В английском тексте акцентируется созвучие этих слов (sin - snake), что для русского читателя остается как бы «за сценой». Здесь мы имеем дело с непереводимостью совсем иного рода, чем непереводимость культурологического характера.
Вряд ли правомерно считать, что она носит временной, исторически обусловленный характер. Скорее, она будет существовать до тех пор, пока на земле существуют разные языки. Иногда подобные случаи обыгрывания особенностей устройства языкового кода поддаются воспроизведению в переводе. Однако, как правило, это не закономерность, а скорее случайность.
Домашние люстры и светильники (см. тут) способны создать определенную обстановку в доме. Находясь на самом видимом месте в комнате, они в первую очередь притягивают взгляд, поэтому к выбору люстр нужно подходить внимательно.
